Ксения АВГУСТ. Метель

* * *

Ведёт метель по детскому плечу
смычком своим и бережно и чисто,
учи меня, когда я не хочу,
когда я не могу уже учиться,

и шёпот мой срывается на крик,
и ставится на месте слова прочерк,
когда темна я только изнутри,
но эта тьма страшнее всяких прочих.

Метель ведёт, а слышен человек,
скажи, звучит к добру он или худу?
Учи меня, учение не свет,
а лишь процесс закаливанья духа.

Метель ведёт, в её руке смычок,
дыхание его длинною в вечность,
учитель мой, с клейменным ей плечом,
учи меня через своё увечье,

учи меня не так, как я могу,
а так, как не могу и в мыслях даже,
учитель мой, мы у в адовом кругу,
в светящемся кольце многоэтажек,

и ты, и я, мы все ученики,
своих учителей бессмертных тени,
учитель мой, люби меня таким,
веди по мне смычком своим метельным.

их голоса.

Утро из дома поманит,
вспыхнет щепой,
сердце – в нагрудном кармане,
стих за щекой.



Дана КУРСКАЯ. Касьянов день

Лежит себе, лежит на самом дне
какого-то нездешнего сосуда,
взойдёт при окровавленной луне –
и вон отсюда.

Летит уже над полем и свистит
и видит мёртвым глазом всех неспящих,
в глазнице спрятан вечный гематит,
почти кипящий.

И видит две фигуры в темноте,
одна повыше, а другая в платье,
они стоят на призрачной черте,
потом заплатят.

Касьянов день, мы жертвы февралю.
Два поезда без станций и вокзала.
Я говорила, что тебя люблю?
Считай, сказала.



Дмитрий ТЕРЕНТЬЕВ. У нас такая долгая зима

* * *

У нас такая долгая зима,
что мы не помним живости деревьев,
и только кости их в напольных вазах
порой напоминают о тепле.
И снега у нас столько, что дома
(а городок наш сплошь пятиэтажный)
завалены им по уши, вернее
по крыши, лишь кресты антенн торчат.

И ветер, и мороз у нас такой,
что стынет в жилах кровь и в батареях.
И где-то под сугробами котельная
кипит и пышет, как ядро земное,
отапливая наши склепы, лишь бы
они не превратились в мерзлоту.
А мы живём на первом этаже.
И наш этаж то первый, то последний,
последний чаще, ибо, как сказали,
у нас такая долгая зима.

Так и живём в потёмках. Долго спим,
проснувшись, за нос чайник поднимаем,
из форточки зачерпываем снег
и разжигаем газовую плитку
куском луны. Завариваем чай
из трав, что собраны коротким летом,
себя и дом свой чаем согреваем.
Чайком одним и духом божьим живы.
На окнах пишем пальцами молитвы,
читаем книги задом наперёд
и по углам чего-то мастерим.
А если станет скучно, то в подъезд
к соскучившимся, как и мы, выходим,
на подоконнике играем в нарды
и забиваем вчетвером козла.
Тем и живём. Без неба целый год
почти что год не кажем нос наружу.
Наружа нас нисколько не прельщает,
нисколько нас ни манит, ни влечёт.
И только дядя Федя, наш сосед,
наш беззаветный заполярный лама,
выходит с венским стулом в пустоту,
в глухой степи заснеженной садится
на ветхий стул. Полярную звезду
берёт в ладонь, вздыхает глубоко
и с выдохом скульптурой замерзает.
С тех пор мы ждём пришествие весны,
как день сурка, но только день собаки.
Когда пёс дяди Феди, рыжий Бим,
что до того калачиком свернулся,
проснётся, побежит наверх и слижет
звезду с ладони. И над мёртвой степью
повиснет, как в других краях заря,
слюнявый розовый язык собаки.
Тогда мы всей гурьбой наверх выходим,
пируем, пляшем, хороводы водим,
сжигаем прошлогодние скелеты
деревьев.

Так встречаем новый год.



P.S.: Делаландия поздравляет своих любимых поэтов и благодарит Веру Зубареву за выбор таких замечательных стихов и помощь в публикации!